В деревеньке Ключи я бывала в очень далеком детстве, и если что и помню, так это краюху вкуснейшего хлеба да само нехитрое название — Ключи, тогда, кстати, вызывавшее в детском сознании вовсе не поэтический образ чистой воды, а образ знакомой квартирной отмычки. И вот довелось мне недавно вновь «отомкнуть» эти места.
И недалеко вроде от Губахи, а как за тридевять земель — бездорожье, и сотовая связь «не берет». Да и деревня, собственно, — дачный поселок. Постоянно, и летом и зимой, горят здесь окна только в трех домах. Кончилась деревня. Была, да вся и вышла. Не так давно совхозное хозяйство окончательно развалилось, в 90-х.
А была тут ферма (до пятисот коров), и тепличное хозяйство имелось. На сопке стояла собственная пекарня, давала мед большая пасека, в 200 ульев. Уликов, как называет их дед Зуев, старожил, и теперь немного есть. Григорий Николаевич продолжает их держать для себя, да и кое-кто из немногочисленных здешних дачников тоже к этому делу пристрастился.
ЧТО БЫЛЬЕМ ПОРОСЛО
Было, все было, да быльем поросло. В самом деле быльем! Раньше-то около деревни и на подъезде к ней покосы были, сена по 400 тонн заготавливали, рыжиков «водилось» — пропасть. Сейчас все иван-чаем да другим высоким разнотравьем затянуло. Дед Зуев вспоминает, что около самой деревни поля под покосы и посадку капусты раскорчевывали женщины - заключенные.
Еще до 60-х была у деревни «Кизеллаговская» зона. И та самая прославленная пекарня тоже при зоне состояла. Это уж потом стала совхозная).
- Сколько я им топоров перековал! Я знатный был кузнец! Иная, видно по ней, никогда в поле не рабатывала. Были совсем молоденькие — лет по пятнадцать. Тогда это быстро: ниток чуток на фабрике взяла — пять лет лагерей.
Это он про 50-е годы, он тогда как раз из армии пришел, год в охране перекантовался, а потом — в кузню на 12 лет.
– На военных парадах несколько раз самого Сталина видел.
– Серьезно? – моя недоверчивость понятна, Сталин — это уже история, это дальнее далеко.
– Видел, – клянется дед и приносит старую фотографию, тычет пальцем в себя, молодого да удалого на фоне знамени.
Как же я сразу не сообразила, ему – уже за восемьдесят, и для него что 30-е, что 50-е годы — это разгар его века.
ГДЕ ВЫ, ЛОШАДКИ ДА КОРОВКИ?
... Дорога до Ключей какая-никакая имеется. Водоканальщикам надо к подстанциям ездить, вот до них и дорога подсыпана. Сами подстанции (здесь проходит водопровод) – некая демонстрация территориальности: по левую сторону, у кизеловцев, — новенькая, похожая на металлический ангар, напротив — наша, Губахинская, старенькая, невидная. И обе огородились.
Чем ближе к Ключам, тем дорога ухабистее. Бедный УАЗик, и людей в нем швыряет так, что и очки на носу подпрыгивают в ритме с машиной. Лужи все шире и шире, видимо, «чувствуют» приближение подпочвенной ключевой воды. Нам еще повезло — дождей давно не было, сухо. По этой самой дорожке-бездорожке возят деду Зуеву пенсию прямо в Ключи, персонально. Тем, кто по этой дорожке в дождь проехал, можно смело участвовать в соревнованиях «Уральский ухаб».
Зато бездорожье деревенское для лошадок очень даже годилось.
– Лошадок 120 держали рабочих. Я их, бывало, до 15 в день ковал. Ферма работала, коров сколько!
Дочка Зуева, Зина (старшая из четверых), не однажды верхом до шахты «Ключевская» ездила. Мед опять же в ОРС возили.
ЛОМКИЕ СТРАНИЦЫ
– Я пчеловод знатный был!
И это – сущая правда! Дед приносит папочку, где паспорта на телевизор и радиоприемник и поздравительные открытки от Президента соседствуют с Почетными грамотами. Одна — об участии в Первой сельскохозяйственной выставке еще Молотовской области (впоследствии Пермской). И дальше, дальше, одна за другой пожелтевшие грамоты — большинство за «надои» меда. Дед Зуев даже в историю попал — в книгу, где о лучших пасечниках написано было. Вот ведь, нигде не обучался, а центнеры лихо давал. Как-то снял с пасеки 9 центнеров меда.
Вот и сейчас на тот старенький кухонный стол, где я разместила блокнот, поставлена металлическая миска, полная тягучей желтой массы:
– Ешь, лапонька.
А мне не естся, записывать надо. А то уйдет дед Зуев из жизни, кто о прошлом расскажет? И он иной раз уже в деталях и датах путается. Шутка ли, столько лет на свете прожить!
ГОРЬКАЯ ЛЮБОВЬ
Пока что он, старожил, держится, хорохорится:
– Не знаю, любили ли меня женщины, но я их, лапушек, крепко любил. И не высоких, не худых, а так, чтоб невысокая была, да аккуратная, ладная, – расчувствовался дед.
Он-то без своей лапушки вот уж почти два года бедует. Около шестидесяти лет вместе прожили. Может, выживает благодаря медовухе, что до сих пор сам ставит?
Только пить ее с кем? Разве что с родственниками, когда приезжают из Кунгура навестить деда. Да с гостями - дачниками, которым Ключи из-за бездорожья и запустения еще не разонравились.
Говорю о запустении, зная, что было в Ключах в совхозные времена до 40 дворов. В некоторых семьях, вспоминает дед Зуев, по 13 детей росли. И куда их всех поразбросало? Сейчас жилых домов только три, один – предпринимателя, что занимается лесом. Остальные, до десятка, дачи, на зиму необитаемые. От совхоза и вовсе одни воспоминания остались.
...Стоит, мычит на взгорке одинокая коровенка, да и та — однорогая. Вот тебе и живой символ нынешней деревни: и больна уже, и расстаться с ней, кормилицей, жаль.
«Уральский шахтер»
Анастасия Разепина,
