Его безвременная трагическая гибель в июне прошлого года потрясла многих жителей нашего края, особенно тех, кто знал его со студенческих лет.
Уже в те годы ярко проявились его любовь к русскому слову, незаурядные творческие способности, музыкальная одаренность. Меня сблизила с ним журналистская работа: я – в Перми, он – в районных газетах, поближе к Суксуну, где в родных Ключах всегда его с нетерпением ждали мама и бабушка. Позже наши пути вновь пересеклись, когда я работал редактором газеты «Луч», а Николай несколько лет работал собственным корреспондентом газеты «Пермские новости». Николай, как истинный крестьянский сын, был настоящим трудоголиком. Ему мало было довольствоваться газетными строчками. Он писал стихи, рассказы, участвовал в работе литобъединения при писательской организации, в творческих семинарах молодых литераторов, мечтал о первой своей книжке. А мечта эта каждый раз выпархивала из рук, как сказочная жар – птица. Жизнь не баловала молодых литераторов. Местные литературные корифеи не щадили их, порой били под самый дых. Все это в полной мере испытал и Николай. В моем личном архиве сохранилось несколько его писем той поры. Перечитав их, я подумал, что они дают представление о писательском труде и о тех условиях, в которых приходилось работать Николаю Киневу. Последний сборник его рассказов, изданный к 65-летию писателя, называется «Вот тот мир, где жили мы с тобою…» Письмо, которое я предлагаю вниманию читателей, можно смело назвать исповедью человека, с беспощадной правдивостью рассказавшего о времени и о себе:
«Ключи. 20 января 1973 г.
Дорогой Ваня!
Я получил от тебя все письма и открытки, и они помогали и помогают мне в очередной черной полосе моей окаянной жизни, хотя я и не отвечал тебе. Не до того было. А ты как чувствуешь вроде, почему не отвечаю, и продолжаешь писать,- спасибо.
Как тебе уже известно, в Ачите я жил не один. С самого начала, с лета 1969 года, я в Ачите жил вдвоем, получил квартиру и т.д. От Ключей это близко. 40 км, так что и мать была довольна. Но жизнь сразу не пошла: то восторги (любовь ведь), то ненависть (разные интересы, вкусы, привычки). Как что не по мне, я запивал. К концу второго года жизни мы занимались в основном выяснением наших отношений. Целые ночи напролет. Писал я смертельно мало. Я оставил всех друзей и знакомых и в течение более чем полутора лет не писал писем: я не знал, что писать о себе: где я и с кем. Каждый день мог все изменить. Имея квартиру и жену, я не знал, куда мне деться после работы: ночные ссоры все равно заканчивались тем, что я шел на тракт, поджидал машину, чтобы уехать на ночь в Ключи, или отправлялся к кому-нибудь выпить. Я десять раз подавал заявления об увольнении, но меня, несмотря на мои выговоры, не отпускали, пока это все не надоело редактору до чертиков.
Ключи от квартиры стали не мои: захочет В.(вспомнит про любовь или настроение хорошее) – выдаст, захочет –«иди, откуда пришел»
Понимая, что с хорошим мужем так не поступают, я стал в себе искать причину всей этой Крейцеровой сонаты, а также выискивать резервы для перемены отношений. Я решил, что всему виною мой алкоголизм. Я уволился-таки с работы и – в июне прошедшего года – поехал лечиться от вина. В Пермь. В психическую клинику, на улице Революции. Определили депрессию и положили. Лежал около трех месяцев. От алкоголизма сделали несколько уколов аломорфина и прекратили, мне стало хуже, и потом все, как я понимаю, от тоски, от тоски лечили. У меня было такое отвращение к жизни, что я никому в Перми не дал знать о себе и не попросил о том, чтобы меня навестили(...)
Ну, хорошо. Приехал из больницы, не пью, ищу работу. Вдруг узнаю, что В., пока я был в Перми, чудное лето даром не теряла и имела по меньшей мере два романа, которые мне не понравились. Спросил у нее, правда ли. Гневу ее не было предела, и она пожелала от меня избавиться и не видеть меня более никогда, сказала, что выходит замуж. Ладно. Уехал в Ключи. Как по палочке волшебника, заболела мама. Положили ее в больницу. Дней 17 ухаживал за бабушкой, которой 105 лет и которая не встает уже с постели. То сидит, то лежит. У мамы что-то с сердцем было. В этом, разумеется, тоже я виноват. Попытай-ка нервы с таким сыном. Мама плачет, хочет, чтобы я жил здесь и не бросал их больше. В суксунской газете мест нет. Ходил тут на курорт. Можно устроиться слесарем. Надо только прописаться тут, хотя бы временно, да медосмотр пройти. После Нового года совсем плохо стало бабушке. Со дня на день ждем смерти.
Никакого у меня нет желания работать слесарем. Но делать нечего. Я уже стал совсем тунеядцем. Нет ни денег, ни книг, ни газет. Придется соглашаться, а там видно будет. Хорошо бы взять какую-нибудь работу по договору, допустим, с издательством, чтоб выдали аванс. Но ведь это мечта. Не знаю, ведь договариваются же как-то: Ав. Крашенинников вот о колхозе «Россия» книжку написал. А Михайлюк о Березниках и о Перми. Вот бы мне что-нибудь такое найти.
Правда, со всей моей гаденькой, худосочной, никчемной жизнью я сделал поступок, который во мне что-то перевернул. В начале декабря прошлого года, будучи в Ачите, чтобы сняться с в/учета, я залез в петлю, но был замечен двумя мужчинами и из этой петли вызволен. Сейчас в Ачите об этом, должно быть, ходят радостные слухи: там давненько никто не давился. О том, что я чувствовал «до» и «после», надо в романе писать, а не в письме. Но главное – я как-то особенно, каким-то вселенским чутьем понял, что во мне безвозвратно утеряно что-то сильное, что осталось мне не долго и что никто за меня потом ничего не напишет. В общем, я стал писать. Именно сейчас, когда ни условий, ни просвету. Пишу я по ночам, когда мои старушки, отчаявшись, засыпают-таки. Вот уже недель шесть, как я не сплю по ночам. Пытаюсь наверстать время, истраченное на самоанализы, на вино и на эту самую любовь. На В. я потратил три с половиной года, а заслужил одну ненависть. Я уж не говорю о том, как я себя транжирил до нее.
О, как я сейчас помню: в 1970 году по рекомендации журнала «Урал» Свердловская киностудия предлагала мне поехать в Москву на двухгодичные курсы киносценаристов. Двоих человек со всего Уралу подыскивали. Мама – в слезы, В.– в слезы. И я не поехал. Сейчас бы прикончил, фильм бы, может, заканчивал. А так ведь даже в глазах самых понимающих меня людей кто я? Отребье? Не сельский, не городской. Спился, стишки пишет.
Ну, вот я и исповедовался перед тобой. Суди. Да не наотмашь. Как бы мне хотелось с тобой хоть денек рядом походить, поговорить. Когда буду в Перми - не знаю. Должно быть, тогда, когда переделаю весь мой сборник, который обсуждался в Союзе. Переделывать заменять черное на светлое мне нелегко. Этот самый Лев Правдин, который меня упрекал за то, что я мало пишу, представления ведь не имеет о том, что каждый свой рассказ я переписываю в течение восьми–десяти раз. Год прошел – переделываю. Год прошел – снова переделываю. Когда отдал эти рассказы на обсуждение, наконец, (я ведь мог бы и раньше отдать), я думал, что все, что больше уже нечего переделывать. Оказывается, еще надо. А у меня уже никаких сил нет. Другие, новые вещи из-за этих старых, ненапечатанных, плохо пишутся. Эти мои старые рассказы - как давно рожденные, застоявшиеся девки, которых никто замуж не берет. Они киснут, коснеют, дурно пахнут, требуют к себе каждодневного внимания и не дают развиваться своим младшим сестренкам, нравиться заезжим кавалерам. Даст бог, я по этим своим творческим ночам закончу несколько новых рассказов и заменю ими некоторые старые, тогда и привезу. Опять же – перепечатать надо все на машинке. Машинка у меня есть.
Когда я хоть что-нибудь закончу (начато много, пишу параллельно несколько рассказов и повесть сразу), я тебе обязательно пришлю прочитать и отозваться (Если, разумеется, это мое покаянное письмо не отдалит тебя от меня). Теперь же у меня к тебе просьба: мои рассказы, если они у Э. Шумова (да хоть у кого будь), возьми себе и пройдись по ним карандашиком, когда найдешь время, а затем вышли их мне на Ключи. Твои замечания помогли бы мне доработать сборник, чем я сейчас занимаюсь. Чем скорей закончу, тем лучше, - пока писатели не забыли снова, что я существую(…)
Ну, всего, всего хорошего. Напиши мне пермские новости. Нельзя ли принять участие в каком-либо издании?
С признательностью – твой Николай».
Да, жизнь полосатая штука. Будут у Николая еще и черные, и светлые дни. Постепенно наладится и его семейная жизнь. И рукописей подготовлено на два полноценных сборника. А издатели остаются глухи.
Только через десять лет, в 1983 выйдет в свет первая книга Н. Кинева «Слети к нам тихий вечер». Уже первые отклики на книгу показали, что негромкий, искренний голос молодого писателя затронул человеческие сердца. Появились отклики в прессе. В газете «Звезда» был напечатан мой отзыв о книге, озаглавленный «О деревне – с любовью ». «СЛЕТИ к нам, тихий вечер» — первая книга Николая Кинева. Семь рассказов. Все они о деревенской жизни. И хоть каждый из них на особинку, есть и общее — позиция автора, то высокое нравственное начало, которое объединяет его героев, детей и взрослых.
Глазами своего героя видит деревню Николай Кинев, и оттого столько сокровенного, доброго, нередко щемящего открывает он в простых человеческих судьбах своих земляков, в жизни послевоенной деревни.
Автор не стремится развлечь читателя. Простые и в то же время жизненные сюжеты его рассказов естественны, без замысловатых ходов, без эффектных или драматичных концовок — одним словом, без того, чем не прочь иногда щегольнуть молодой литератор. И названия рассказов – «Черемухи», «Три сосны», «Букет земляники», «Незабудка» - тоже непритязательно конкретны. Нравственное здоровье людей деревни, их коллективизм и взаимовыручка, близость к природе — лейтмотив рассказов Н. Кинева» («Звезда»,17 авг. 1983 г.). Позже читатель увидел новые сборники уральского автора: «Белая роща», «Вот тот мир, где жили мы с тобою…». Творчество Н. Кинева получило общее признание, ему была присуждена престижниая премия имени Д. Мамина – Сибиряка.
Николай Кинев ушел из жизни в пору творческой зрелости. Были планы, остались незавершенные рукописи. Но и то, что увидели читатели, говорит о силе его таланта. Писатель, поэт и журналист Н. Кинев оставил небольшое литературное наследие, но оно навсегда останется с нами, яркой звездочкой будет светить на уральском небосклоне.
Иван Ёжиков
