Хочу описать жизнь своей семьи. Я, Валентин Федорович СОЛОВЬЕВ, в семье четвертый ребенок. Родился 26 марта 1929 года в д. Заболотная Сепычевского сельсовета.

…В годы Великой Отечественной войны под Москвой формировался 7-й механизированный корпус. С ним моя сестра Клавдия Федоровна Соловьева, как санинструктор медслужбы, была связана на протяжении трех лет, прошла по фронтовым дорогам, участвовала в боях.
Старшие братья – Иван Федорович, 1915 года рождения, и Павел Федорович, 1919 года рождения, – с 1940 по 1945 год служили на Дальнем Востоке, охраняли рубежи нашей Родины. Братья участвовали в разгроме миллионной Квантунской армии в Манчжурии на оккупированной территории Китая, освобождая города Мукден, Харбин, Цицикар.
2 сентября Япония подписала акт о безоговорочной капитуляции. Советские войска с честью выполнили интернациональный долг перед Народной Республикой Китай, освободив Манчжурию от Японских самураев.
В 1946 году братья Иван и Павел демобилизовались. Иван работал в ПМК строителем. При его помощи в нашем городе было построено много объектов. Воспитал двоих детей.
Павел преподавал труды школе № 1. Его жена, Таисия Федоровна, там же учила школьников математике. У них трое детей.
Наш младший брат Петр Федорович родился в 1936 году. Он офицер запаса, окончил Пермский землеустроительный институт. Был направлен по специальности на Дальний Восток в г. Дальнереченск, где проработал до 2000 года.
К сожалению, моих братьев уже нет в живых.
Я средний брат. Мне 81 год. 45 лет работал в районном объединении «Сельхозтехника». Имею шесть наград. В 1950-м был призван в армию. Отслужил пять лет на аэродромах по обслуживанию реактивных боевых самолетов, которые поставлялись в Северную Корею. С 1950 по 1953-й, пока не умер И. Сталин, шла война с южной американской зоной. Хотелось бы знать, сколько погибло наших летчиков, сколько материальных ценностей мы потеряли в этой трехлетней бессмысленной войне. Уже пролетело почти 60 лет, а наши историки молчат. С какой целью мы тратили миллиарды рублей, теряли своих людей, сражаясь за чужую территорию. Между тем, в это послевоенное время дети в России голодали. Надеюсь, что найдется умный историк, который скажет правду об этой «невидимой» войне.

Родился я в разгар коллективизации. Создавались мелкие колхозы: две-три деревни – колхоз. У нас, в 2 км от Сепыча, организовался колхоз им. Молотова. Центральная усадьба – в Мальковке. Сюда входили Заболотная, Екимята, Сергино. Имелся большой пруд с рыбой и мельница.
В 1939 году началось массовое сселение хуторов. По варварски ломали дымоходы, выставляли окна. Крестьяне вынуждены были на лошадях перевозить дома в центральную усадьбу. Там, на новом месте, строились заново, били печи из белой глины. Все это делалось коллективно, помочами. Народ был дружный, друг другу помогал.
В нашей деревне Заболотная насчитывалось дворов 25. Во времена правления Хрущева ее ликвидировали, как не перспективную. И все разъехались, кто куда. Но не перевелись в наше время работящие мужики. Это относится к Тимофею Зотеевичу Меньшикову. Он построил хозяйство в том месте, где когда-то жила моя родная тетя Евдокия.
Коллективизация шла со скрипом. Сотрудники НКВД приезжали в хромовых куртках, с наганами, и заставляли записываться в колхозы. У тех, кто отказывался (особенно у зажиточных), конфисковали строения, имущество, а семью от мала до велика загоняли в конские холодные вагоны и увозили – кого на поселение, а кого на Колыму. Многие от болезней и недоедания умирали в пути.
В 30-х годах развернулись грандиозные стройки: Днепрогэс, Беломор-канал, Магнитка, Комсомольск-на-Амуре и другие. За поставку оборудования и специалистов из-за рубежа расплачивались хлебом. А России хлеба катастрофически не хватало. Второй фактор Голодомора: в процессе принудительной коллективизации крестьяне перерезали скот…
Мой отец вступил в колхоз добровольно, даже бесплатно отдал выездного вороного жеребца – тогда он стоил не дешевле автомобиля. А когда в 1956 году отца парализовало, он не получил ни копейки ни от колхоза, ни от государства.
В 1933 г. я сильно заболел от недоедания. Хлеба не было, но выручила корова. Благодаря ей я выжил. Всегда ждали появления на полях пистиков. Собирали, ели с молоком за милую душу, а с яйцом – так это вообще деликатес. В еду шли ягоды, липовый цвет, разная зелень.
В 1934 году на нашу семью обрушилась еще одна беда. В то время были сильные гонения на христианскую веру. Родители мои верующие. И кто-то сообщил в НКВД, что у отца собирались старушки, чтобы молиться. Его арестовали. Потом был суд. Дали три года условно и отпустили домой. Реабилитирован в 1990 году. Так я в пятилетнем возрасте оказался сыном репрессированного.
В 1936 году я пошел в школу. Начальная школа располагалась в Сепыче, в двухэтажном здании, которое когда-то принадлежало мастеру по жестяному делу. Его сослали, а дом конфисковали. В Сепыче и по сей день стоят большие добротные дома, хозяева которых погибли в лагерях.
В 36-м же к нам в деревню приехал приспешник НКВД, забрал на полатях овчину, на которой мы спали. Нам остались голые доски. Народ был запуган, поэтому мирился с таким произволом. Но впереди нас ждал еще 1938 год. К власти пришел Берия. Вот уж при нем жернова репрессий раскрутились в полную силу.
А в 1941-м гитлеровские полчища без объявления войны вторглись на советскую землю. В 12 лет я пошел работать в колхоз пастухом. Мама моя, Варвара Кирилловна, доила овец. Молоко (брынзу) возили в Верещагино в военный госпиталь для лечения раненых.
В военные годы поля на 40% засевались рожью, а остальное – пшеницей, овсом, ячменем, горохом. Самоходных комбайнов не было. Работали прицепные – «Сталинец», «Коммунар». Их буксировали трактора. В дождливую погоду приходилось цеплять второй трактор. Механизаторы работали на износ. Они всегда ходили грязные, так как мыло было в дефиците. На комбайнах и тракторах в ту пору работали женщины и подростки.
Дисциплина была железной. За опоздание судили. За невыработку минимума трудодней отправляли на принудительные работы в течение шести месяцев. Не дай Бог, если в кармане обнаружат горсть зерна – срок заключения от 5 до 10 лет. То же самое ожидало за сбор в поле колосков после жатвы.
Пока шла война в Сепыч прибывали эвакуированные из блокадного Ленинграда. Их расселяли по частным домам. Они привозили с собой патефоны, швейные машинки, приемники, которые позднее меняли в деревнях на продукты.
А наши матери зимними вечерами при керосиновой лампе вязали носки, варежки из овечьей шерсти, шили кисеты для табака, который сами же выращивали, высушивали и нарезали. Еще резали мелко картофель, сушили его на противнях в русских печах, упаковывали. Все это отправляли на передовую. Вся жизнь в тылу подчинялась принципу: «Все для фронта, все для Победы!».
Приближался 1945 год. Мне, пятнадцатилетнему пареньку, вручили медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».
В этот же год в Верещагино открылась одногодичная школа полеводов. Руководство колхоза направило меня на учебу. Директором школы был Степан Петрович Бабушкин. Вначале занимались на базе школы № 100. Позднее мы построили барак из досок. Между досками для тепла насыпали опил. Сейчас на месте нашего барака психиатрическая больница.
Подсобное хозяйство школы полеводов находилось в деревне Поповка. Там мы сажали картофель, сахарную свеклу, осенью убирали урожай. Сами построили овощехранилище. После года учебы нам выдали корочки «агротехник-полевод». Я по направлению поехал в колхоз им. Ворошилова (деревни Демино, Носята Кривчановского сельсовета). Через год Сепычевская МТС перевела меня агрономом в Запольский и Прохорятский сельсоветы, я обслуживал пять мелких колхозов.
В 1948 году открылась школа шоферов в Кунгуре. Там я получил водительские права. Когда меня призвали в армию, они оказались очень востребованы. С этой профессией я больше и не расставался. Работал шофером до выхода на пенсию.