Ирина Шуленина
– Иногда думается: вся моя жизнь – цепь тяжких испытаний. Но я не в обиде на жизнь, хотя не могу сказать, чего в ней было больше – трудностей или радостей. Вы вот в газете пишете о людях заслуженных, сумевших проявить себя в работе или общественной жизни. Это, конечно, правильно. Но вы не всегда замечаете, что рядом с ними, с заслуженными, живут простые люди, не требовательные к себе и не всегда заметные, потому что скромность не позволяет им заявить о себе. Живут, трудятся, воспитывают детей до взрослости – все как у всех. А если присмотреться к такому человеку – увидишь, как много всего разного может вместить в себя одна судьба, – начала свой рассказ 77-летняя жительница поселка Усьва Галина Дмитриевна Зенкова.
Три мамы
– это не всегда счастье, но всегда лучше, чем ни одной. В разные периоды жизни родную маму мне заменили две ее сестры: растившая меня в годы войны Матрона, а потом – Ольга.
Родом я из Макеевки Донецкой области. В 37-м, когда мне было два годика, папу арестовали. За что, не знаю, с тех пор я отца не видела. Но осталось ощущение, что пока был отец, было детство, была радость. Так что счастлива я была всего два года – в детстве. Видимо, с уходом отца и счастье мое заплутало где-то. Маму травмировало в шахте, и она на полгода слегла в больницу. Меня увезла к себе в деревню младшая сестра матери. У мамы было шесть сестер и брат. Я очень благодарна всем им за то, что не отдали меня в детский дом, вырастили, до ума довели.
Когда началась война, мама, оставшаяся после травмы инвалидом, приехала к нам в деревню. Мы поселились в хомутовке – помещении, где хранилась лошадиная упряжь: жилья не было, а лошадей к тому времени партизаны увели.
Время было страшное – не передать словами. От мин и от фашистского изуверства много детей гибло. Фашисты на видном месте оставляли шоколадки, часы и подкладывали взрывчатку, а потом хладнокровно наблюдали, как гибнут дети. Мать постоянно просила: «Не бери ничего». Я не смела ослушаться, это меня и спасло.
А мама не смогла уберечься. Из-за инвалидности она не могла работать в поле, но старалась хоть в чем-то помочь. Однажды, когда повела быков на водопой (это было в 43-м), увидела, как фашист минировал поле. Тот заметил ее и расстрелял. Так я осталась круглой сиротой.
Наш род очень пострадал в годы Великой Отечественной войны. Одна из тетушек погибла на фронте, дядя пришел без ноги, болел и рано умер. У другой тети одна из дочерей погибла в тылу врага, другую угнали в Германию. Старшая сестра матери проводила на фронт трех сыновей. Все они вернулись, но недолго прожили. Бандиты убили трех двоюродных сестер матери и двоих ее двоюродных братьев, когда они везли продукты, собранные для фронта по налогообложению. Продуктовый налог платили все колхозники, отвозили в районный центр за 25 км. Дорога шла через лес. В одну из таких поездок на обоз напали бандиты из бывших полицаев, ограбили и расстреляли моих родных. Банду эту только в 50-м смогли ликвидировать.
Я горжусь своим родом. Среди моих близких не было каких-то особенных героев, но все они были людьми добрыми, честными, трудолюбивыми.
В деревне я прожила до 11 лет, помогала своим мамам-тетям, умела выполнить любую деревенскую работу. Не стонала, не хныкала – сиротство есть сиротство. А потом с третьей моей мамой – тетушкой Олей мы сменили место жительства.
Такая вот арифметика
Нам дали комнату в 12 квадратных метров в бараке, где было 48 (!) комнатушек. Выживать приходилось любым способом. Помню, как на рынке продавала ключевую воду, кричала: «Есть холодная вода, один рубль – не беда». Ездила на работу в совхоз, где не кормили и денег не давали, а только по осени рассчитывались капустой. На базе перебирала картофель. Там тоже денег не давали, но позволяли купить гнилую картошку, мы пекли из нее лепешки. На рынке покупали холодец из собак, он был нарасхват в то время.
Уголь для топки давали только шахтерам. Чтобы запастись углем на зиму, мне приходилось рыться на отвале, выбирать угольки и носить коромыслом домой. Хорошо, что на Украине зима два месяца, да и комнатка у нас была маленькая. А еще мы с ребятами собирали чураки, которые вывозились из шахты вместе с породой. Чураки метровые, мы их кололи и носили в Донецк на рынок, там они, как и собачий холодец, тоже нарасхват были. Нести предстояло 5 км. И я носила их на своих детских плечах – то на левом, то на правом. Два рейса в неделю делала. На вырученные деньги покупала хлеб. Буханка стоила, как сейчас помню, 300-400 рублей. Шахтерам тогда по карточкам давали 1200 граммов хлеба на день, поверхностным рабочим – полкило, а детям – 300 граммов. Потом, когда карточную систему отменили, я на радостях накупила 20 буханок, истратив все деньги. Тетя меня выдрала, но я не обиделась, хоть очухивалась неделю.
Я, можно сказать, выросла в очередях. Гулять некогда было. Моя третья мать часто болела, в интернатской столовой помогала чистить картошку, очистки ей разрешали забирать домой. Я их на базаре продавала по пять рублей, эти деньги могла тратить на книги и тетради. Покупать книги было для меня самой большой радостью.
На лесоповал – по распределению
Училась хорошо. После окончания семилетки поступила в Донецкий лесной техникум, успешно его окончила. Техникум имел статус всесоюзного, распределение было по всем республикам СССР. Меня направили в Широковское лесничество, но как оказалось – в Кизеллаг.
Шел 1954 год, мне было 20 лет. Со скудным своим багажом села в вагон, в котором везли 80 заключенных. Жутко испугалась, заревела на весь вагон. Заключенные меня не тронули – им сказали, что я еду на свидание. Дальше, до лесничества добиралась на катере по Косьве 25 км, вся вымокла. Всю ночь белугой проревела, понимала, что дороги назад для меня нет – я обязана была отработать положенные три года, иначе лишилась бы диплома. До сих пор удивляюсь, как смогла уцелеть в том аду.
У меня был диплом лесовода, я мечтала сажать деревья, а вынуждена была оценивать кубатуру срубленных деревьев и проверять лесосеки. Меня назначили помощником лесничего с зарплатой в 500 рублей. На территории нашего лесничества было семь лагерей: Чирково, Ершовка, Дергачка, Мутный, Рассольный, Створ или Широковский и женский в поселке Няр.
Выжить мне помог начальник лагеря, генерал Антонов – приставил ко мне охрану и посоветовал маскироваться под старушку, чтобы заключенные не видели мою красоту, мои длинные косы. Ревела, но, отчаянно играя роль старушки, ежедневно пешком одолевала по 6-7 км и больше, да еще раз пять в месяц в любое время года – 22 км лесом до Коспаша. Летом можно было добираться на катере, а зимой никакой транспорт не ходил. Приходилось работать с большой осторожностью, не раз была на грани жизни и смерти. И только через два с половиной года мне разрешили перейти на работу в Средне-Усьвенское лесничество. Там я ожила.
Жизнь – как река
В поселке Усьва Галина Дмитриевна вышла замуж, с мужем построили дом, в котором в согласии прожили больше полувека, вырастили четверых детей – двух сыновей и двух дочерей. Галина Дмитриевна много лет проработала в Басковском леспромхозе, уже не жалея, что выбрала для себя профессию лесовода. Супруг умер в 2010 году. Дети давно разъехались, у них теперь свои семьи в других краях. А наша героиня из Усьвы уезжать не намерена. Как и во все годы своей жизни, она со всем справляется своими силами.
Неторопливой походкой, мелкими шажками она выходит из постаревшего вместе с ней домика проводить меня за калитку, мы прощаемся. Галина Дмитриевна смотрит то ли мне вслед, то ли на замерзающую Усьву, ставшую свидетельницей большей части ее жизни. Речку уже сковывает тонкий ледок. А сердце Галины Дмитриевны не леденеет, несмотря на все выпавшие на ее долю испытания. Она держит в руке простенький мобильник, который всегда носит с собой. Позвонят дети, спросят: «Мама, как ты?».
Фото автора.